Неточные совпадения
Г-жа Простакова (стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову меч не сечет. Мой грех! Не губите меня. (К Софье.)
Мать ты моя родная, прости меня. Умилосердись надо мною (указывая на
мужа и сына) и над бедными сиротами.
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице
матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он ведет себя, как ведут себя все молодые люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой женщиной,] a
муж светский должен быть только польщен этим.
― Я имею несчастие, ― начал Алексей Александрович, ― быть обманутым
мужем и желаю законно разорвать сношения с женою, то есть развестись, но притом так, чтобы сын не оставался с
матерью.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула
мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его
мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Василий Лукич между тем, не понимавший сначала, кто была эта дама, и узнав из разговора, что это была та самая
мать, которая бросила
мужа и которую он не знал, так как поступил в дом уже после нее, был в сомнении, войти ли ему или нет, или сообщить Алексею Александровичу.
Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль
матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью почувствовала, что в том состоянии, в котором она находилась, у ней есть держава, независимая от положения, в которое она станет к
мужу и к Вронскому.
Кому не скучно лицемерить,
Различно повторять одно,
Стараться важно в том уверить,
В чем все уверены давно,
Всё те же слышать возраженья,
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Кого не утомят угрозы,
Моленья, клятвы, мнимый страх,
Записки на шести листах,
Обманы, сплетни, кольцы, слезы,
Надзоры теток,
матерей,
И дружба тяжкая
мужей!
Но когда подвели его к последним смертным мукам, — казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой
матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого
мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи...
Мать их, из обедневшего рода князей Х……, скончалась в Петербурге, когда
муж ее находился еще в полной силе.
Вслушиваясь в беседы взрослых о
мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о том, чего не следовало делать. И, глядя на
мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
«Какой безжалостной надобно быть, какое надо иметь холодное сердце, для того, чтобы обманывать больного
мужа, — возмущенно думал Самгин. — И —
мать, как бесцеремонно, грубо она вторгается в мою жизнь».
В костюме сестры милосердия она показалась Самгину жалостно постаревшей. Серая, худая, она все встряхивала головой, забывая, должно быть, что буйная шапка ее волос связана чепчиком, отчего голова, на длинном теле ее, казалась уродливо большой. Торопливо рассказав, что она едет с двумя родственниками
мужа в имение его
матери вывозить оттуда какие-то ценные вещи, она воскликнула...
После «тумана» наставало светлое утро, с заботами
матери, хозяйки; там манил к себе цветник и поле, там кабинет
мужа. Только не с беззаботным самонаслаждением играла она жизнью, а с затаенной и бодрой мыслью жила она, готовилась, ждала…
Об этом обрыве осталось печальное предание в Малиновке и во всем околотке. Там, на дне его, среди кустов, еще при жизни отца и
матери Райского, убил за неверность жену и соперника, и тут же сам зарезался, один ревнивый
муж, портной из города. Самоубийцу тут и зарыли, на месте преступления.
С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини — уходит она прочь, глядя неподвижно на небо, и, не оглянувшись на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую
мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного
мужа, когда он, упав, грызя землю, смотрит назад и проклинает пламя…
— Какой идеал жены и
матери! Милая Марфенька — сестра! Как счастлив будет
муж твой!
— Никогда, никогда не поверю, чтобы женщина, — вскричал я опять, — могла уступить своего
мужа другой женщине, этому я не поверю!.. Клянусь, что моя
мать в том не участвовала!
С обеих сторон были прижавшиеся к сеткам лица: жен,
мужей, отцов,
матерей, детей, старавшихся рассмотреть друг друга и сказать то, что нужно.
Разлука с
мужем и ребенком, которого взяла ее
мать, была тяжела ей.
— Я знаю, что ты никогда не понимаешь того, что я говорю, — заговорила графиня, обращаясь к Нехлюдову. — Все понимают, только не
муж. Я говорю, что мне жалко
мать, и я не хочу, чтобы он убил и был очень доволен.
Сестра рассказала про детей, что они остались с бабушкой, с его
матерью и, очень довольная тем, что спор с ее
мужем прекратился, стала рассказывать про то, как ее дети играют в путешествие, точно так же, как когда-то он играл с своими двумя куклами — с черным арапом и куклой, называвшейся француженкой.
Неприятный разговор кончился. Наташа успокоилась, но не хотела при
муже говорить о том, что понятно было только брату, и, чтобы начать общий разговор, заговорила о дошедшей досюда петербургской новости — о горе
матери Каменской, потерявшей единственного сына, убитого на дуэли.
Ступай к
мужу,
мать, сего же дня ступай.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований
матери, вам грозит опасность быть проданной, он не зол, а только недалек, недалекий и незлой
муж лучше всякого другого для умной женщины с характером, вы будете госпожею в доме.
По всей вероятности, негодная Верка не хочет выходить замуж, — это даже несомненно, — здравый смысл был слишком силен в Марье Алексевне, чтобы обольститься хитрыми ее же собственными раздумьями о Верочке, как о тонкой интриганке; но эта девчонка устраивает все так, что если выйдет (а чорт ее знает, что у ней на уме, может быть, и это!), то действительно уже будет полной госпожей и над
мужем, и над его
матерью, и над домом, — что ж остается?
— Осел! подлец! убил! зарезал! Вот же тебе! —
муж получил пощечину. — Вот же тебе! — другая пощечина. — Вот как тебя надобно учить, дурака! — Она схватила его за волоса и начала таскать. Урок продолжался немало времени, потому что Сторешников, после длинных пауз и назиданий
матери, вбежавший в комнату, застал Марью Алексевну еще в полном жару преподавания.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша
мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от
мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
Но
мать его, женщина довольно деликатная, страдала от тяжелого характера
мужа, да и видел он, что в деревне.
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов в котомке, благословляемых на путь слезами
матери и сестер… и пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались известными
мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами.
— Не об том я. Не нравится мне, что она все одна да одна, живет с срамной
матерью да хиреет. Посмотри, на что она похожа стала! Бледная, худая да хилая, все на грудь жалуется. Боюсь я, что и у ней та же болезнь, что у покойного отца. У Бога милостей много.
Мужа отнял, меня разума лишил — пожалуй, и дочку к себе возьмет. Живи, скажет, подлая, одна в кромешном аду!
— Нет, смирился. Насчет этого пожаловаться не могу, благородно себя ведет. Ну, да ведь,
мать моя, со мною немного поговорит. Я сейчас локти к лопаткам, да и к исправнику… Проявился, мол, бродяга,
мужем моим себя называет… Делайте с ним, что хотите, а он мне не надобен!
— Ты как это узнал, мой
муж? — спросила, изумившись, Катерина. — Но нет, многое мне неизвестно из того, что ты рассказываешь. Нет, мне не снилось, чтобы отец убил
мать мою; ни мертвецов, ничего не виделось мне. Нет, Данило, ты не так рассказываешь. Ах, как страшен отец мой!
Бабушка моей
матери, княгиня Кудашева, рожденная княжна Баратова, стала после смерти
мужа настоящей монахиней.
Графиня Марья Евстафьевна Браницкая, урожденная княжна Сапега, была кузиной моей
матери,
муж ее был двоюродным дядей моей
матери.
Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на улицу, голодная
мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении
мужу.
Ты виною будешь, если
мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном поле, и жена о
муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может убийство, войною называемое.
А может случиться — подумать боюсь! —
Я первого
мужа забуду,
Условиям новой семьи подчинюсь
И сыну не
матерью буду,
А мачехой лютой?.. Горю от стыда…
Прости меня, бедный изгнанник!
Тебя позабыть! Никогда! никогда!
Ты сердца единый избранник…
Тут никто не может ни на кого положиться: каждую минуту вы можете ждать, что приятель ваш похвалится тем, как он ловко обсчитал или обворовал вас; компаньон в выгодной спекуляции — легко может забрать в руки все деньги и документы и засадить своего товарища в яму за долги; тесть надует зятя приданым; жених обочтет и обидит сваху; невеста-дочь проведет отца и
мать, жена обманет
мужа.
Собравшись домой, она на дороге, на постоялом дворе, встречает отца и
мать, рассказывает им все свое горе и прибавляет, что ушла от
мужа, чтобы жить с ними, потому что ей уж терпенья не стало.
Между тем его сын, родившийся уже в законном браке, но возросший под другою фамилией и совершенно усыновленный благородным характером
мужа его
матери, тем не менее в свое время умершим, остался совершенно при одних своих средствах и с болезненною, страдающею, без ног,
матерью в одной из отдаленных губерний; сам же в столице добывал деньги ежедневным благородным трудом от купеческих уроков и тем содержал себя сначала в гимназии, а потом слушателем полезных ему лекций, имея в виду дальнейшую цель.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только
мать, тихонько от
мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Жила-то она с
матерью да с ребятами и себя содержала честно, а тут вдруг чужой человек
мужем называется.
Бабенка-то головой только вертит, не
муж и кончено, а старуха
мать по древности лет совсем помутилась в разуме и признала меня за Спиридона.
В Ярославле Якушкина с
матерью имела свидание с
мужем, который едет перед нами.
Укрепившись причащением святых тайн, она с спокойною душой утешала
мужа и
мать, детей благословила, простилась с друзьями.
— Когда
муж приедет да станет ублажать, ручки лизать да упрашивать? А как, наконец, и не станет? — значительно моргнув одним глазом, закончила
мать Агния.
Мать этих детей, расставшись с
мужем, ветрилась где-то за границей, и о ней здесь никто не думал.
Пружина безмятежного приюта действовала: Зина уезжала к
мужу. Она энергически протестовала против своей высылки, еще энергичнее протестовала против этого
мать ее, но всех энергичнее был Егор Николаевич. Объявив свою непреклонную волю, он ушел в кабинет, многозначительно хлопнул дверью, велел кучерам запрягать карету, а горничной девушке Зины укладывать ее вещи. Бахарев отдал эти распоряжения таким тоном, что Ольга Сергеевна только проговорила...
Молодая, еще очень хорошенькая женщина и очень нежная
мать, Констанция Помада с горем видела, что на
мужа ни ей, ни сыну надеяться нечего, сообразила, что слезами здесь ничему не поможешь, а жалобами еще того менее, и стала изобретать себе профессию.
— А Зинин
муж? — спросила
мать Агния, смотря на брата тем же проницательным взглядом и по-прежнему стуча спицами.